Как создать достоверную картину события, если доступ к нему закрыт? Сегодня фото- и видеоматериалы "гражданских журналистов" становятся ценным документом для новостных сообщений, а режиссеры создают на их основе истории о сегодняшнем дне. Какую роль в актуальной документалистике играют "гражданские журналисты"?

В сентябре 2012 года в Перми в рамках фестиваля «Текстура» телеканал 24_DOC провел дискуссию на тему «Документальное кино и гражданская журналистика».

Гостями дискуссии стали режиссеры, работающие в этих жанрах -

Манон Луазо (Франция) и Александр Расторгуев (Россия).

Ведут беседу Вера Оболонкина, генеральный продюсер «НКС-медиа» и Вера Кричевская, креативный продюсер 24_DOC.

Вера О. Сегодня канал 24_DOC проводит дискуссию по теме документальное кино и гражданская журналистика. Мы будем говорить об участии непрофессионалов в создании документального кино, роликов с Youtube и т.д.

Вера К. Мы хотели вам буквально по минуте-полторы показать несколько кусочков фильмов, которые обозначают периметр этого нового документального кино, которое базируется и на гражданской журналистике, на Youtube и прочих вещах. Я сейчас попрошу Манон сказать 2 слова о том, что в мире называют гражданской журналистикой, на чем базировался ее фильм «Письма из Ирана».

Манон Луазо. Есть разное понимание такого явления как гражданская журналистика (citizen journalism). Во-первых, это те люди, которые участвуют во всех этих демонстрациях и революциях, а во-вторых те, которые с нами сотрудничали. В своем фильме я использовала Youtube как базу, ведь там есть видео, которое снимали тысячи и тысячи иранских гражданских журналистов. Но нельзя сделать фильм, используя только материал с Youtube. Это был совместный фильм. Он появился из того, что я успела снять в Иране до того, как меня оттуда выгнали, из кусочка материала из Youtube и из того, что успели снять за два года три смелые иранские женщины. Потихоньку я нашла в Youtube персонажей, которых они снимали - маму, которая потеряла сына, женщин, которые приходят в салон красоты. Все они говорят о жизни, которая сейчас в Иране очень сильно смешана с политикой, и о репрессиях, которые уже идут два года.



Вера О. Я хочу добавить, что очень важное отличие гражданской журналистики и вообще журналистики в том, что этим занимаются непрофессиональные люди, т.е. люди документируют события, не являясь профессионалами. Манон, скажи, пожалуйста, как ты выбирала соавторов этого проекта?

Манон Луазо. Нужно было быть достаточно смелой, чтобы снимать разных людей для этого проекта. Соавторам фильма светило как минимум пять лет тюрьмы, а может даже десять. В Иране уже задержали и арестовали много людей, которые работали для BBC. Пока я там жила, я успела оставить людям для съемок 4 камеры. Одна из них уцелела, а другие были сломаны на демонстрациях. Нам пришлось ждать целый год, пока люди смогли начать снимать. После начала революции там было слишком опасно. Эти три женщины, которые снимали для проекта, не являются журналистами. Одна из них работает фотографом, другая – художник, а третья - учитель. Им всем по 25 -30 лет. И они просто хотели высказаться, они хотели найти способ, чтобы рассказать, как они живут.

У меня были свои идеи на счет фильма, я хотела рассказать истории определенных персонажей. Просматривая видео в Youtube, я обнаружила одну мать, которая потеряла своего сына и искала его 20 дней. Она искала его по тюрьмам, спрашивая «Где мой сын? Где мой сын?» После этого я нашла 10-минутный материал, снятый на мобильные телефоны, где эта мама уже на кладбище оплакивает своего сына и обвиняет власти. Потом я нашла на Youtube удивительный материал еще на 45 минут тоже с участием этой женщиной, где она встречается с официальными людьми и спрашивает у них «Я хочу знать правду, какой смертью умер мой сын».

Я захотела найти эту маму и просила девушек, которые снимали, отыскать ее и дополнить фильм. И они нашли ее. В общей сложности, они сняли 15 персонажей, но для фильма мы выбрали только троих.



Вера О. Т.е. изначально ты хотела сделать фильм на материале из Youtube полностью, но потом поняла, что у тебя нет единой линии и не складывается история?

Манон Луазо. Да, потому что на Youtube был материал, из которого могла сложиться только история насилия. Там задокументировано насилие и убийства, а фильм длится 80 минут. И показывать на экране все 80 минут только насилие нельзя. Поэтому в фильме появился взгляд этих трех девушек.

Вера О. А какие были договоренности сотрудничества с этими тремя девушками, которые, собственно, и снимали весь необходимый материал?

Манон Луазо. Они - соавторы фильма.

Вера О. Как происходило ваше общение? Ты ставила задачу?

Манон Луазо. Мы встречались в разных городах Европы. Они предлагали свои темы и говорили, что может быть интересным для съемки, что возможно снимать. И каждая уезжала со своими задачами. У нас было несколько встреч, после которых они ехали в Иран и снимали. Это было тяжело, но материал потихоньку дошел.

Вера О. Каким образом?

Манон Луазо. Они вывозили видео в флешке, которую прятали в трусах или в коробке печенья.



Вера О. Как ты проверяла некую адекватность в выборе истории? Потому что ты находилась все-таки за пределами страны? Безусловно, ты была до этого в Иране, ты представляешь ситуацию, но как ты проверяла некую адекватность историй, которые они тебе предлагали? Были ли какие-то критерии?

Вера О. Критерии были, нужно было иметь цельность истории.

Вера К. Знаменитый фильм, который продюсировал Ридли Скоттом и, который был показан 24 Док - «Жизнь за один день» - полностью состоит из контента Youtube. Здесь, Манон, как я понимаю, мы видим сочетание контента из Youtube и сделанную с помощью гражданских журналистов историю.

Манон Луазо. Я только что вернулась из Сирии и там ситуация схожая с Ираном. Многое, что появляется на Youtube – неправда. В Сирии, например, есть много сомнительных гражданских журналистов и сирийская власть использует это, чтобы вызывать недоверие людей к видео на Youtube. Что сейчас делают сирийские гражданские журналисты, которые в Хомсе, в Дамаске, в Каледо? Они каждый день выходят на демонстрации, чтобы западные новости использовали их материал. Они знают, что есть сомнения в гражданских журналистах и поэтому действуют очень аккуратно. Сейчас снимая материал, они также документируют названия улиц, время, дату. Это важно, потому что сейчас на Youtube столько видео, что трудно разобраться, где это случилось, почему это случилось. В течение этих двух лет я отсмотрела 450 часов видео из Ирана. Это было очень интересно, особенно слушать комментарии за мобильным телефоном, потому что они тоже дают информацию. Но фильм «Письма из Ирана», в принципе, он не журналистский, потому что он необъективный, он вообще субъективный. Видео в нем используется как иллюстрация событий.



Вера О. А вы оплачивали работу гражданских журналистов?

Манон Луазо. Да.

Вера О. Но ведь эти люди представляют конкретную гражданскую позицию. Они заинтересованы в том, чтобы, то, что они создают, стало частью проекта и вышло за пределы места, в котором они живут.

Манон Луазо: Да, но работа есть работа. И они рисковали своей жизнью. Они соавторы фильма. И, на самом деле, это больше их фильм, чем мой. И я бы хотела, чтобы вместо фальшивых имен и фамилий стояли их настоящие имена и фамилии. Надеюсь, что когда-нибудь это случится, потому что это они сделали этот фильм.

Фрагмент фильма «ПИСЬМА ИЗ ИРАНА»



Вера К. Это одна точка гражданской журналистики. Другая - когда человек начинает вдруг сам себя снимать. У него нет ни режиссера, ни продюсера, но он начинает себя записывать на свою камеру в компьютере и так возникает история. В процессе к нему присоединяются профессиональные режиссеры, которые уже делают кино. Но в основе кадры, где человек сам себя записывает.

Началось все это с известнейшего фильма, который многие из вас, наверное, видели - «Выход через сувенирную лавку». Был такой сумасшедший парень, который страшно завидовал граффити художникам. Он не умел рисовать, но он мог снимать тех, кто рисует. Этот фильм появился только благодаря Бэнкси, который сказал ему: «Слушай, пришли мне кое-какие кассеты из того, что ты там наснимал, кое-какие материалы, я подумаю и может сделаю кино». И действительно, Бэнкси сделал великое кино, первое подобное кино в мировой документалистике. Это был 2009 год. Фильм получил все основные мировые призы, которые только можно было получить.

Бенкси, конечно же, непрофессиональный документалист, но человек, который структурно мыслит. Кино появилось благодаря тому, что к контенту, который снимался бесконечно, с которым было непонятно что делать, присоединился человек, у которого был концепт.

Следующая вещь, которая пришла в Россию, следующий кусок - это то, что делают Расторгуев с Костомаровым в своих фильмах.

Александр Расторуев. Гражданские журналисты - им не обязательно зарабатывать себе на жизнь, их родители обеспечили, и они могут себе тусить по разным компаниям и собирать все слова и события. Я не знаю, может это в мире как-то по-другому происходит, но мне кажется, что это какая-то ерунда, что это такие легитимные доносы одного человека на другого.

Вера К. Но секундочку, когда мы пишем в Твиттере, вот даже если не уходить из Ирана, иранские события девятого года в июне мир называет «Твиттер-революцией». Это что тоже донос? Когда люди просто сообщают то, что происходит.

Александр Расторуев. Мне очень нравятся сплетни. Я считаю, что сплетни - это очень правильная форма существования человека в социуме. Сплетня, которая имеет художественную ценность, сплетня одного человека в виде литературы высокой, из которой получается роман «Война и мир» – это тоже важное событие, важная штука. А что касается Твиттера, наверное, это место, где нужно оттачивать какие-то инструменты для того, чтобы потом ими ковать искусство. Таким образом, мы являемся архивариусами большой налоговой инспекции, которой все сдали свои налоговые декларации. Если вам это интересно, то мне - совершенно нет. Мне кажется это трата жизни бессмысленная. Мы не гражданские журналисты, мы профессионалы, которые делают свою работу

Вера К. У вас каждый мальчик, который с видеокамерой выходит снимать – это профессиональный журналист?

Александр Расторгуев. Нет, это профессиональный художник.

Вера К. Профессиональный художник, не помню чего?

Александр Расторгуев. С дипломом от Бога.

Вера К. Саша, спасибо за логичное объяснение.

Вера О. А давайте перейдем к проекту «Срок».

Александр Расторуев. Мне кажется, что то, что сейчас происходит в обществе - это некий энергетический процесс. У него нет диагноза точного, это не революция, не сопротивление, не антипутинское движение, это восстание униженного человека. Восстание униженного человека в исторической перспективе всегда превращается в глубочайший национализм и фашизм. И вот то, что сейчас происходит – это, на мой взгляд, формирование вторичного фашизма.

Вера О. До нашей дискуссии, Саш, вы сказали, что у вас нет задачи в этот проект внести какую-то художественную ценность с точки зрения камеры, с точки зрения режиссуры. Как раз вы здесь действуете от обратного. Зачем же вам тогда профессионалы, профессиональные художники? Мы все прекрасно знаем, что все ваши соавторы, участники вашего проекта – это люди с определенной гражданской позицией, по крайней мере, те, кого мы знаем.

Александр Расторгуев. Просто путаница в терминах. Профессиональный художник - это зрячий живой человек. В нашем проекте работают зрячие живые люди. Нам не нужны слепые и мертвые люди. Если переводить это на язык профессиональных привычных терминов, то – да, они профессиональные художники, т.е. люди, которые умеют видеть и умеют чувствовать. В каком-то смысле такое движение такого киноимпрессионизма, т.е. зрячие живые люди, которые и являются художниками сегодня.

Вера О. Те же гражданские журналисты, которые снимают, зрячие и живые.



Александр Расторгуев. Вы знаете? Я не знаю ни одного зрячего и живого гражданского журналиста. Скажите мне хоть одно имя.

Вера О. В отношении проекта Манон, можно сказать, что это тоже зрячие и живые люди, которые принимали участие в создании ее проекта.

Александр Расторгуев. Это герои, актеры проекта.

Вера О. Они стояли за камерой, они - люди, которые снимали.

Александр Расторуев. Они что - гражданские журналисты? Они были гражданскими журналистами?

Манон Луазо. Нет.

Александр Расторуев. Не были, т.е. они - персонажи.



Манон Луазо. Нет, они снимали персонажей. Они хотели что-то сказать о своей стране. Я им предложила свой проект, они захотели участвовать. Я давала кое-какие советы, как снимать, но проект мы продумывали вместе. Они не те люди, которых вы видите на экране, они сами брали интервью у персонажей фильма. Но они, на самом деле, не гражданские журналисты, они – соавторы фильма. Для меня гражданские журналисты в Иране - это те люди, которые выходят на улицу и снимают на мобильный телефон все, что делает власть. А их целью было участие в фильме, желание сделать фильм вместе, чтобы во Франции, здесь и во всем мире услышали голоса людей, которые им кажутся интересными. Но они были больше как журналисты, режиссеры, чем как гражданские журналисты.

Вера К. Но, по сути, они делают ровно то же самое, что делают все те люди – не важно, режиссеры они или журналисты, которые работают на вашем проекте. Вы фиксируете ровно то, что фиксируют эти ребята в Иране: бесчинство власти, которое не показывают средства массовой информации. Вы документируете то, что происходит на улицах, при помощи тех людей, которые в этом участвуют, которые являются соучастниками этого движения. Правильно?

Александр Расторуев. Не совсем так. То, что мы делаем внутри нашей истории, что мы снимаем, кажется более содержательным. Мы снимаем персонажей, мы снимаем героев. Что касается тех, кого мы позвали сюда, у нас действительно абсолютный кризис, нам нужно собрать команду из 15 человек, а мы едва-едва наскребли семь. Мне казалось, мы сейчас соберем целую толпу документалистов, и если все согласятся с такими правилами игры, у нас будет очень классный такой московский Инстаграм. А выяснилось, что у нас едва-едва набирается шесть-семь человек.

Вера К. Это вопрос финансов или..?

Александр Расторуев. Нет, это вопрос осмысленности, зрячести и одаренности.

Вера К. Вам важно то, что все те люди, которые на вас работают, снимают, не могут быть равнодушными, ведь они – часть протеста? Так ли это?



Александр Расторуев. Два человека, которые сейчас не с нами, это люди, которые делали фильм «Зима, уходи». Уже на этой картине они чудовищно устали от этого протеста, и когда мы их позвали, они сказали, что опять снимать про политику – ни за что! Боюсь, что люди, которые вглядывались в то, что происходит, видели персонажей, которые пускают эти шаровые молнии. Те люди, которые близко подошли к этому котлу, увидели в нем не то, что видят нейтральные стороны интеллигенции. Они увидели в нем борьбу амбиций, жесточайшую и уродливую либеральную цензуру, увидели подлинное лицо многих политических лидеров, которое может даже хуже, чем лица действующих лиц власти. Это было глубокое разочарование в протесте. Но это же понятно, что есть некая прихоть, и что в глазу что-то стоит, но если ты даешь себе обещание быть честным, хотя бы какое-то время, хотя бы 15 минут, когда ты включаешь камеру, то есть некая объективность, она с большой затратой совести возможна.

Вера К. Но не смотря на то, что Вы говорите, что среди Ваших авторов есть люди, глубоко разочарованные, эффект от Вашего продукта – он обратный, потому что это стопроцентный пиар, романтизация протеста, и то, что глаза больные и уставшие это снимают, эффект вызывает у зрителей совершенно обратный.

Александр Расторуев. Я думаю, что для многих людей, которые лично в чем-то не заинтересованы, эти ролики наоборот говорят о беспомощности и бессмысленности государства.

Вера К. Я бы хотела все эти разговоры применить к документальному кино, потому что мы ушли в обсуждение того, что происходит, в революцию, которую мы пережили с 5 декабря по 24 сентября. Причем с нами произошло много изменений, с нами, с реальностью, кризис протестного движения - это всё понятно. Я буду говорить о себе как о зрителе. Я, конечно, очень хорошо помню свои ощущения, когда я увидела этот эпизод, он абсолютно гениален, с моей точки зрения. Это эпизод, который больше всего смотрели.

Фрагмент фильма «СРОК»



Вера К. У меня вопрос про новые медиа. Это первый проект в России, который можно назвать «док», потому что он развивается параллельно с нашей жизнью, вместе мы все смотрим его такими вот эпизодами, до этого вы никогда не делали такие проекты, делали другое кино, а это – безумно новаторское, и мы очень хотим об этом поговорить. Насколько вы опаздываете с событиями по выкладыванию эпизодов?

Александр Расторуев. Это зависит даже не от скорости монтажа, а от того, насколько это является актуальным.

Вера К. Поделитесь своими ощущениями человеческими и профессиональными от этого эффекта – кино, которое всё время живет вместе с нами и развивается.

Александр Расторуев. Я думаю, документальное кино – больше инженерная задача. Есть ряд мыслей или зов души и у тебя в голове созревает модель механическая, как взять этот материал у мира с помощью маленького механизма. При помощи девайса создать какой-то эффект.

Вера К. Саша, Вы не понимаете одну вещь: вы уже сделали продукт, это уже есть! Это продукт документальный, художественный, потому что он сделан средствами документального кино, это не телевизионный сюжет, это документальная фиксация, которую мы, зрители, получаем через интернет. Это уже история, это уже так. Я же хотела спросить у Вас – какие у Вас ощущения? От того, что ты делаешь проект, о котором все знают, который смотрят. Вы придумываете новые истории, что происходит с режиссером как с автором? Вы сняли пятиминутный сюжет, и люди уже ждут новый!

Александр Расторуев. Мы говорим о том, что искусство не влияет на человека, и вообще ничто не влияет на человека кроме другого человека, и влияет только личным образом.

Вера О. Вообще к нашей дискуссии – профессионал от непрофессионала в конкретном случае документалистики отличается тем, что когда профессионалы создают продукт, они способны любое высказывание сделать ярче, точнее, и оно больше повлияет на общество. Оно будет правильно смонтировано, будет правильно задан вопрос, будет правильно сделана картинка, и соответственно эффект от профессиональной журналистики наверное выше. Если это, конечно, не военная зона, где диктатура, и невозможно снимать.

Александр Расторуев. Ну да, есть очень качественное порно, а есть любительские сайты, и каждый выбирает по своим потребностям.



Вера К. Саша, вы что, крест поставили на том, чем занимаетесь?

Александр Расторуев. Нет, просто хочу сказать – вы так все возбуждены вот этим всем…

Вера К. У нас такая работа! Мы должны быть возбуждены всё время, чтобы наши зрители были возбуждены.

Александр Расторуев. Нет, я не это хотел сказать. Это момент такой пагубный для сил, которые должны внутри человека созревать. Когда человек быстро делится впечатлениями от ситуации, когда это происходит повсеместно и тотально, то перестает делаться внутренняя работа по пониманию того, что происходит.

Вера К. Вот мой кризис профессиональный заключается сейчас в том, что я поняла совсем недавно, к сожалению, что я делаю телевидение в мире, где тех, кто делает телевидение, больше, чем тех, кто его смотрит. Потому что с наступлением эпохи девайсов и всего остального – и гражданских журналистов, и негражданских фиксаторов реальности – я понимаю, что мы живем в мире, где мы все – сталевары, мы все варим сталь. И почему я должна варить ее по-другому? Это Вы имеете в виду, когда говорите, что нужно осмысление?

Александр Расторуев. Я согласен с этой частью. Человек должен успевать это переживать. А мы всё время себя отгораживаем от переживаний, мы ничего не чувствуем. Мы фиксируем это в памяти телефонов и компьютеров, чтобы потом посмотреть, показать условным внукам, у которых будет столько своих девайсов. Но не происходит работы, это не имеет отношения к искусству. Но как прорыть вот такие тоннели, которые будут линиями осмысления?

Вера К. Ну, Манон уже сделала это в своем проекте, когда она поняла, что пользуясь только этим контентом, только Youtube, у фильма не будет истории и драматургии. Вот в этом месте вступает профессионал, который может эту историю рассказать.

Манон Луазо. Я согласна со всем, что Вы сказали. Сейчас это способ дышать. Я в фильме даже фиксировала дыхание, его слышно. Но надо сделать шаг назад, отойти и увидеть, что что-то в глубине общества происходит.

Вера О. Мы сейчас услышали историю создания проекта Манон и историю создания «Срока», где участвовали только профессиональные художники, а сейчас надо перейти к фильму, который будет завтра показан на фестивале. Это ваш второй проект после фильма «Я тебя люблю» - «Я тебя не люблю», где вы дали камеру в руки обычным людям. Мы только что говорили о том, что нужно обязательно использовать профессионалов в проекте, а сейчас мы говорим о другом, о чисто документальном жанре, где вы дали камеру в руки непрофессионалов. Как вы для себя это объясняете?

Александр Расторуев. Мы придумали такую штуку – дали людям в руки камеры, чтобы они снимали сами себя по нашей истории, нашему сценарию, мы придумали это в 2009-м году и думали, что такого эксперимента еще не было. Мы запустили этот проект, но параллельно запустился проект, который называется Connected – там такая же схема отношения с героями, спешный проект, который взорвал израильское телевидение. То есть, в этот момент была такая точка готовности девайсов, когда какой-то вполне качественный продукт можно было сделать мобильными средствами. И чем меньше у тебя всяких устройств, тем ближе ты можешь подойти к человеку.

Тут есть граница приближения, граница привыкания, ты можешь прожить c человеком всю жизнь и снимать его. Я вот тут видел чешский фильм, который снимался 20 лет. Он выразительный, он крутой, но мне было бы жалко потратить 20 лет своей жизни на это.



Вера К. Рожденные в СССР в этом же жанре...

Александр Расторуев. Ну, это журналистика.

Вера К. И Шадхан 30 лет снимал.

Александр Расторуев. Просто была такая идея – отдать камеру человеку, чтобы он сам себя снимал. У него есть какая-то степень здоровья, самомнения, самооценки с тем, чтобы он не мог сам себя видеть. И мы запустили эту историю. Она созрела. Получился фильм «Я тебя люблю».

Вера К. Для меня самым главным вопросом является вопрос выбора героя. Ведь успех вашего фильма напрямую зависит от ваших героев. Как вы их выбирали?

Александр Расторуев. Мы общались с большим количеством людей, и выбрали тех людей, которые казались нам интересными.

Вера К. Вы что-то делали с ними? То, что называется словом research?

Александр Расторуев. Это больше кастинг. К нам приходили люди от 4 до 90 лет и те, кто дольше продержали наш интерес, и остались в игре.

Искусство сейчас, благодаря всяким этим штукам, пришло к тому, что можно транслировать витальность без расшифровки. Ее надо считывать, ее надо пытаться понять. Новые средства, которые снова придут к нам, дадут возможность людям, у которых выражена витальность, становиться суперзвездами, не меньше чем Мадонна или Иисус Христос.

Вера К. То есть фактически любой человек с какими-то базовыми качествами, если ему дать камеру, может стать героем. Правильно?

Александр Расторуев. Безусловно.

Вера О. Где заканчивалась степень их свободы или несвободы в связи с этим проектом? То есть мы пониманием, что они прекрасные, они харизматичные. Но где была ваша директива, распоряжение?

Александр Расторуев. Степень свободы заканчивалась там, где у нас заканчивались мозги. В какой-то момент оказалось, что мы лучше видим, лучше придумываем, лучше управляем. Получилось то, что получилось. Если рассматривать жизнь как некую фазу мощного энергичного клипа, если этого не решать, не сбивать, не вызывать скорую помощь в виде сценария, то может получиться смешное видео.

Вера О. Почему вы не снимали сами ничего дополнительно?

Александр Расторуев. Нам хватило этой съемки.

Вера К. Саш, а Вы на съемках присутствовали?

Александр Расторуев. Отчасти, к сожалению.

Мы давали им задание, придумывали эпизод. Это была глупая уверенность, что мы концептуализируем их реальность, помимо нее в кадр рвалась настоящая, живая жизнь. Сейчас я жалею, надо было просто наблюдать.

Вера О. То есть просто доверить камеру в руки и потом все это смонтировать?

Александр Расторуев. Даже не монтировать, а заставить всех смотреть этот материал нон-стопом. (смех в зале)

Вера К. Собираетесь продолжать?

Александр Расторуев. У нас есть еще два фильма, которые сняты этим же методом. Стало понятно, что это история творения. Это человек сам себя осмысливает. Это такой автоматический психоанализ.

Вера К. А вот Гнарр (главный герой фильма «Гнарр» - прим. ред. ) решил прям перед камерой, а почему бы не стать мэром? Почему не создать политическую партию?

Александр Расторуев. Это прекрасно. Это может стать тотальным движением работы над собой всего человечества.

Вера О. Мы сегодня обсудили несколько историй. Мы обсудили проект «Срок», в котором участвуют профессионалы только с большой буквы и обсудили противоположный проект, в котором Александр и Павел (Александр Расторугев и Павел Костомаров – прим. ред) отдали камеру героям. Все это новое слово в документалистике.

О. Шакина (телеведущая «Дождя», из зала). Вся эта тема очень симптоматична. Больше нет реального и художественного, белого и черного, да и нет. Мы обсуждали это с Сашей на «Дожде» и поняли, что все очень сложно. Саша считал, что «Нет, все очень сложно», я – «Да, все очень сложно, но это не имеет никакого значения, потому что есть только сплав одного с другим».

Вера К. Сложно, но интересно ведь?

Все. Да.

Вера К. Ну вот.

Александр Расторуев. Оль, весь этот сплав, это все обесценивает. И когда-то возникнет голод на кусочек чистой соли исторической или чистого металла. Он может быть очень простым или очень сложным, как Дали. Но мы сейчас живем в развале языка и ждем, когда появится новый.

Вера О. Спасибо большое.